Записки районного хирурга - Страница 13

Представьте себе: врач — хирург или окулист, кому посчастливилось дежурить по больнице, — вынужден проводить доисторическую пробу при помощи марганцовки и серной кислоты, причем «на глаз», освидетельствуя незадачливого шофера, попавшегося в руки доблестных инспекторов ГАИ. Ни у кого из нас не было ни сертификата, ни опыта работы по освидетельствованию алконавтов, даже лицензии на этот вид деятельности у ЦРБ не имелось. Однако мы проводили экспертизу и писали заключения, не имея на то юридических прав.

Единственный, кто мог заниматься такими освидетельствованиями — это нарколог, и то он должен был только взять кровь на алкоголь и отправить ее на анализ, а потом через три дня получить результат. Остальное — фикция! Однако нас заставляли, и мы делали пробы с помощью доисторической трубки Раппопорта, дающей ошибку в тридцати процентах случаев! Длилось это до тех пор, пока какой-то ушлый водитель не нанял грамотного адвоката, который и доказал в суде, что наша ЦРБ не должна была осматривать его клиента без лицензии на право заниматься этим видом деятельности. Все! Лавочку прикрыли, и многие наши врачи вздохнули с облегчением.

Итак, я приступил к своему первому самостоятельному дежурству по больнице; до этого меня щадили и давали время на адаптацию. За дежурства неплохо платили, но я был уверен, что всех денег не заработаешь, а учиться мне сейчас важнее.

В конце вечернего обхода меня позвали со «скорой»: привезли ребенка полутора лет с температурой в сорок градусов. Я послушал его — в легких хрипело, нельзя было исключать пневмонию. Вызвал клинического лаборанта для анализа крови и мочи, рентген-лаборанта — сделать снимок легких и педиатра, чтобы решила, что дальше делать с ребенком.

Не успел отойти — пришла старушка с высоким давлением. Померил, вкололи лекарство, давление снизилось. Старушка ушла. Только отошел — привезли двоих с поносом, радость к новогоднему столу. Затем были люди с болями в сердце, с кашлем, температурой и прочая. Ни одного хирургического. Пришлось вспоминать терапию, кардиологию, инфекционные и детские болезни. За два часа до Нового года поток больных наконец иссяк, и я завершил обход. Хорошо, что больных под наблюдением было мало, и за тридцать минут до смены года я вернулся в хирургию.

С дежурной сменой встретил новый, 1996 год, немного посидел с ними и пошел спать в ординаторскую. Надо было беречь силы: ночь только началась. Вокруг были слышны выстрелы китайских «бомбочек», небо сияло китайскими же фейерверками, и все это дополнялось пьяными криками и громкой музыкой. Народ веселился, кто как мог.

Подняли меня через полтора часа: привезли паренька с разбитой головой. Кость целая, только рассечена кожа на лбу. Пока я зашивал парня, он все время крутил головой, мешал, не давал себя обезболить.

— Не хочу наркоз!

— Так новокаин же, один маленький укол.

— Так зашивай!

Я зашил так. Больно парню не было — действовал водочный «наркоз», только он все интересовался, сколько я сделал стежков и когда снимать швы.

Следом привезли еще двоих с разбитыми физиономиями. Зашил и их. После гаишники доставили пьяного на освидетельствование — нашли, когда ловить. Я им честно сказал, что никогда не проводил экспертизу и что я вообще-то хирург, но стражи порядка только заржали в ответ:

— Читай инструкцию, там все написано.

— Вывели водителя из машины, — пояснил один из гаишников, отсмеявшись, — а он идти не может. «Пил», — говорю. А он: «Нет, не пил!» Падает на меня, ноги не держат. Вот, ездить может, а ходить — уже нет!

Я прочел инструкцию к реактивам, сделал пробу Раппопорта, заполнил акт — «в алкогольном опьянении». Водила злобно сверкнул глазами:

— Я тебя потом найду, лепила! Я тебе покажу, какой я пьяный!

Унесли его гаишники.

Потом привели еще одного побитого, да не одиночку, а в компании. Человек десять, молодые парни и девчонки — галдели, шумели, хирурга требовали. Друга их какой-то местный Потап отдубасил. Ребята за друга переживали — матерились, дерзили, курили в отделении. Мы их едва угомонили и выставили на улицу. У побитого, кроме синяка под глазом и разбитой губы, не нашлось ничего серьезного. Пьяный был конечно же.

В общем, так всю ночь, до шести утра, и подвозили к нам пьяных парней с рваными и ушибленными ранами, без работы я не остался. А еще переживал, что ни одного хирургического пациента не будет.

Последнюю уже в шесть утра привезли девчушку лет шестнадцати. Пьяненькая, вскрыла вены. Взяла бритву и нашинковала себе левое предплечье. Разрезы получились неглубокие, но кровоточили сильно.

Обычно подростковые попытки суицида — это больше игра на публику: кожные раны зияют, кровь хлещет, а серьезных повреждений нет. Ребятам жалко себя, да и крупные сосуды в этом месте лежат глубоко, надо основательно постараться, чтоб добраться до них.

Я наложил девчушке швы, постаравшись поаккуратнее. «Дура малолетняя, не соображает чего творит. Потом жалеть будет», — думал я, слушая, как она плачется о неразделенной любви. Какой-то там Андрейка с какой-то Танькой весь вечер танцевал и на нее внимания не обращал, поэтому пришлось прибегнуть к помощи бритвы, выпив перед этим для храбрости стакан крепленого вина.

Ох как много еще будет в моей практике таких девчушек… Любовь свою несчастную они забывают через месяц, максимум через год, а уродливые шрамы остаются на всю жизнь.

Однажды мне трижды пришлось зашивать одну и ту же девушку — все никак не могла угомониться. Когда ее привезли в третий раз, я не выдержал: